Дежа вю

Дойдя до пункта «где вы были с 19 по 21 августа 1991 года», Баранов в задумчивости начал грызть ручку. Ему уже очень давно не приходилось заполнять длинных анкет, тем более с такими вопросами. Странно, что кто-то до сих пор интересуется подобными вещами, ведь даже слово «перестройка» уже начало забываться. Хотя особых проблем с ответом не было — эти дни он до сих пор помнил во всех подробностях.

* * *

Алексей Михайлович Баранов работал на заводе слесарем. Коммунистом не был, не был даже членом партии. К балаболам «по партейной линии» относился с лёгким презрением и легко мог бы сказать как тот сантехник в обкоме из анекдота — «здесь вся система прогнившая». Правда, и антисоветчиком не был — ему это было ни к чему. «Языком болтать, — говорил он, — все горазды. А вот слесаря хорошего днём с огнём не сыщешь!» Руки у него и вправду были золотые, поэтому кое-какими халтурами он обеспечивал своей семье более-менее безбедное существование.

В восемьдесят девятом, когда заговорили о фермерских хозяйствах, Алексей Михайлович решил, что это для него. Тем более, завод переживал не лучшие времена. Он уволился, арендовал землю и взял на откорм бычков. Работал с утра до ночи, и хозяйство постепенно наладилось. Выросли хлев, дом и амбар, в гараже стояли грузовик и два трактора. Денег, чтобы купить дачу на Канарах, за год заработать не удалось, но Алексей Михайлович в сказки никогда особо и не верил, поэтому никакого разочарования не испытывал. Наоборот, своё хозяйство согревало душу, вселяло веру в светлое будущее и заставляло день за днём трудиться не покладая рук. Даже враждебности со стороны местных колхозников, которой так пугали газеты, не наблюдалось — Михалыч был своим мужиком.

В тот день, 19 августа 1991 года, он собрался по делам в город. Выехал по привычке рано, но потом вспомнил, что спешить некуда и завернул к соседу. Сосед встретил его ошеломляющей новостью — в стране переворот. Молча слушали приёмник — обсуждать было, в общем-то, нечего.

Алексей Михайлович попытался настроить радио в своём стареньком «иже», но кроме хрипов ничего не добился. Он курил сигарету за сигаретой, нервно давил на акселератор и на разные лады повторял одно незамысловатое, но сильное ругательство.

По пути решил завернуть на автостанцию — там в зале ожидания стоял телевизор. Подъехал к самым дверям, заглушил двигатель, а запереть машину терпения уже не хватило — просто захлопнул дверцу и вбежал в зал. В зале никого не было, а на экране девочки в коротких юбках танцевали под известную с детства музыку:

Мой папа в Африке живёт,
Он каждый день бананы жрёт…
Хочу банан!
Хочу банан!

В сердцах сплюнув прямо на пол, вышел на улицу. Мужики курили в сторонке, негромко переговариваясь:

— Видали, чего творится? Помер что ли кто?

— Да какой там помер… порядок стране наконец-то наведут…

— М-да, вот вам и Африка на лысине, доперестраивались…

— Кстати, слыхали, Нинке-то в магазин водку привезли. И сахар, и масло подсолнечное!

— Да брешешь ты всё!

— Гадом буду! Сам видел, как грузовик разгружали! В подсобку всё сгрузили, а магазин закрыли на учёт…

— Вот гады… ничего по-людски сделать не могут… Надо будет хоть зайти туда к часу…

Говорить с мужиками о политике совершенно не хотелось, но и ехать до города одному было бы невыносимо. На счастье, нашёлся молодой парень, студент, которому тоже надо было в город.

Студента звали Николаем. Жил он в небольшом городе недалеко от областного центра, учился на физическом факультете университета. В деревню приезжал к деду — набраться сил перед новым учебным годом. Интересовался политикой, читал газеты, то и дело называл Советский Союз «этой страной». Хотел после окончания университета поехать за границу, а если получится, то там и остаться. Алексей Михайлович был рад, что студент с такой охотой рассказывает о себе — самому говорить ничего не хотелось, спорить не хотелось тем более, а Николай в оппоненте не нуждался. Самое главное — в машине не было гнетущей тишины, которой так боялся Баранов.

Приехали в город. Высадив Николая, Алексей Михайлович поехал в Учреждение. В приёмной работал телевизор. Там-то он и услышал последние новости — Горбачёв смещён с поста президента, власть переходит в руки ГКЧП, ряд газет закрыт… Секретарша тоже смотрела телевизор, поэтому доложить хозяину кабинета о посетителе не торопилась. Похоже, она его и не заметила.

Не дожидаясь окончания пресс-конференции, Баранов выскользнул из кабинета. Меньше всего ему хотелось сейчас встречаться с Ответственным Лицом, начавшим, как он знал, свою карьеру в горкоме комсомола. В горле пересохло, а в голове билась одна мысль — «я должен быть там, в Москве». Немолодой человек, обеими ногами прочно стоявший на земле, он даже не представлял, кого и от кого он будет защищать.

Как в бреду сел он в свою машину и поехал на вокзал. Ближайший поезд на Москву — вечером. Он купил билет, поставил машину на стоянку и решил позвонить жене. На ферме телефона не было. «Говорят, — подумал он, — что в Европе есть такие телефоны, которые носят с собой, и позвонить тебе можно, где бы ты ни находился… Вот бы и нам так…» Он набрал номер сельсовета, но в последнюю минуту бросил трубку, содрогнувшись о мысли о том, что придётся объяснять чужому человеку, зачем он ни с того ни с сего вздумал куда-то ехать.

Остаток дня прошёл как во сне. Он куда-то ходил, с кем-то выпивал какую-то подозрительную жидкость, при этом совершенно не пьянея.

Погрузился в поезд. Соседи попались неразговорчивые, поэтому он сразу же забрался на свою верхнюю полку. Сон приходил, но какими-то урывками. Проснувшись в очередной раз он понял, что поезд стоит. Вышел в тамбур покурить. Большая станция, на которой поезд должен стоять пятнадцать минут. Выкурил одну сигарету, потом вторую — поезд всё стоял. Наконец Баранов не выдержал и постучал к проводнику.

— Долго ещё стоять?

— Да хрен его знает. Похоже, что вообще не поедем. Час уже стоим. Локомотив отцепили, а новый так и не прицепили, — и цветисто выругался.

Наскоро одевшись, Алексей Михайлович побежал в начало поезда и увидел, что локомотива и вправду нет. Матюгнувшись, он пошёл обратно, и услышал удар — к поезду цепляли локомотив, но почему-то сзади. Вскоре поезд тронулся в обратном направлении, сворачивая на боковой путь.

Поняв, что в Москву ему не попасть, Алексей Михайлович пошёл в зал ожидания. Там он и провёл следующие два дня — выступление Ельцина, танки на улицах Москвы, толпы народа, погибшие парни… После того, как всё закончилось, ехать дальше не имело смысла, поэтому он забрал у проводника билет — на память и поехал домой на электричках.

Что он рассказывал жене, уже не помнит. Ни сахара, ни водки в магазине, естественно, не оказалось, хотя ходили слухи, что тот же самый грузовик 21-го числа увёз их обратно из магазина в неизвестном направлении. Демократия победила, а над вопросом, та ли эта демократия, за которую он готов был отдать жизнь, Алексей Михайлович старался не задумываться…

* * *

Сунув анкету в окошко, Баранов вышел на улицу. Моросил дождь. Он вскочил в троллейбус и доехал до дома. Разулся, включил телевизор. Звук, как всегда, появился раньше изображения. Он ещё не успел понять, что это за музыка, как услужливая память подкинула дурацкий стишок из далёкого детства:

В шампанском плавают глисты
Туды-сюды, туды-сюды…
Какой кошмар!
Какой кошмар!

15.01.2003