Письмо

До какого-то момента жизнь моя была сплошным праздником. Детство было окрашено исключительно в голубые и розовые тона. Белокурый смышлёный мальчуган, в детском саду я был всеобщим любимцем. Учёба в школе также не доставляла никаких хлопот, а самым большим изменением, произошедшим в старших классах по сравнению с младшими, были велосипедные прогулки, пришедшие на смену дворовому футболу. Я повторял вслед за Маяковским «жить хорошо и жизнь хороша», и только мой друг глубокомысленно поднимал палец к небу и отвечал: «Жизнь многогранна!».

Но увы, всё когда-нибудь кончается. Кончилось и детство, началась взрослая жизнь. А для взрослой жизни характерно использование головы по прямому назначению, то есть не только для очков и кепки. Голова сопротивлялась такому с ней обращению — попробуйте-ка запустить даже простой механизм, столько лет простоявший без движения! Примерно в это же время начались первые проблемы, но я склонен был считать их досадными случайностями, а не следствием своего дурного поведения.

Разумеется, со временем я научился думать, но умение это далось таким количеством синяков и шишек, что впору подавать заявку на очередной рекорд в книге Гиннеса. И вот в какой-то момент в мою многострадальную голову пришла мысль о том, что неплохо бы написать себе-восемнадцатилетнему письмо, чтобы уберечься от ненужных неприятностей.

Дело было вечером, делать было нечего. Я взял ручку и лист бумаги. Процесс, как говорится, пошёл. Вместо набивших оскомину призывов «думать головой» и «соображать» я сформулировал несколько правил, выполнение которых существенно облегчило бы мне жизнь. Правил этих получилось на удивление немного, а те, которые получились, вышли короткими, простыми и ясными.

Войдя в раж, я взял второй лист и начал заполнять его информацией более меркантильного характера — динамика курса доллара в августе-сентябре 1998 года, результаты тиражей нескольких популярных лотерей, изменения рынка недвижимости. Чтобы довести абсурд до конца, в постскриптуме я напомнил себе вовремя вылечить шестой левый нижний зуб. После этого свернул письмо и убрал его в ящик письменного стола. Запечатывать в конверт и писать адрес не стал. Что я там напишу — «себе, любимому, 19×× год»? Достойная конкуренция знаменитому «на деревню дедушке»… Закрыв ящик, я с чувством выполненного долга отправился спать.

Пробуждение было мучительным и долгим. Глаза не хотели открываться, болела голова. В таких случаях я обычно кладу на лоб руку, но рука тоже не слушалась. «Что ж я маленьким не сдох!», — хотел я сказать, но вместо этого вышел лишь какой-то невнятный стон.

«Слава богу, очнулся!» — произнёс женский голос. Лица коснулось что-то мокрое и холодное, и я наконец-то смог разлепить веки. Комната была большая, с высоким потолком. Штукатурка в углу начала отваливаться. «Мыслю, следовательно существую!» — пришли на ум слова Декарта. Потом подумалось, что если уж вспомнил Декарта, амнезии точно нет. Значит, сейчас разберёмся, где я и зачем. Только бы попить чего-нибудь.

Словно прочитав мои мысли, женщина в белом халате присела на край кровати и протянула мне странный чайник с носиком на боку. Я схватил его губами и начал жадно пить. Головная боль прошла, зато начало болеть всё остальное. Я хотел вытереть лицо рукой, но пошевелиться всё равно не смог. «Тихо, тихо, лежи спокойно!» — сказала медсестра. Ну, ладно, тихо — значит тихо. Теперь закрыть глаза и вспоминать…

Итак, голубое детство, розоватые отрочество и юность. Говорят, это помнят даже глубокие старики в состоянии полного маразма. Затем постепенное взросление, шишки и ссадины.

В один прекрасный день я нахожу в своём почтовом ящике письмо. Никакого конверта, просто два сложенных вчетверо листа бумаги. До боли знакомый почерк. Когда я понял, что это за письмо, я не упал в обморок, меня даже не прошиб холодный пот. Мало того, технические средства, с помощью которых оно было доставлено, меня не очень интересовали. Я просто решил воспользоваться данными там советами — написано всё было по делу и очень убедительно. Сами подумайте — кто убедит человека в чём-нибудь лучше, чем он сам?

Советы оказались на редкость дельными. Поначалу, правда, пришлось жестоко с собой бороться, но результаты того явно стоили — отношение окружающих ко мне менялось на глазах. Информация со второго листа позволила немного разбогатеть, а на кризисе 1998 года мы не только ничего не потеряли, но и увеличили сбережения в полтора раза. Денег как раз хватило на шикарную квартиру в престижном районе Москвы, дачу в Подмосковье и «Жигули»-«десятку».

Поначалу я, разумеется, ездил очень аккуратно. Постепенно освоился на дороге, научился чувствовать машину. О «кризисе трёхлетнего стажа», когда самомнение начинает резко опережать реальное мастерство, нас предупреждал инструктор в автошколе, но я не придал его словам особого значения. И если при поездках с женой я по-прежнему соблюдал все меры предосторожности, то оставшись один иногда позволял себе «оторваться». К тому же, если бы мне грозила какая-нибудь опасность, связанная с машиной, я бы обязательно упомянул об этом в письме.

Ленинский проспект. Время — половина двенадцатого. Наконец-то закончился очередной рабочий день, и в голове бьётся одна мысль — «домой!» Дорога почти свободна. Из динамиков льётся любимая музыка. «Хорошая машина, классный водитель — почему бы не ехать!» — так, кажется, говорил Даниэль, герой любимого фильма «Такси»? В общем, больше скорость — меньше ям, а тормоза придумали трусы.

Естественно, как потерял управление, не помню. То ли засмотрелся по сторонам, то ли не заметил, как колесо попало в лужу… помню только вальс, который станцевала моя «десятка» посреди дороги, холодный пот и широко расставленные глаза-фары, быстро приближающиеся со стороны водительской двери…

Так… получил я это письмо несколько лет назад. А вот когда я его написал? Написал или ещё нет? Во всяком случае, как только выпишусь из больницы, надо будет перерыть ящик стола — вдруг оно ещё там? Что же дописать? «Берегись автомобиля»? Нет, пожалуй, лучше по-другому: «Письмо письмом, но голова — она не только для кепки»…

18.02.2003